12:00, Январь 28, 2024
Михаил Вознесенский — сын священника слободы Фощеватая Корочанского уезда Курской губернии (ныне село Фощеватое Корочанского района Белгородской области). Племянником митрополита Литовского Елевферия (Богоявленского). Учился в Белгородской духовной семинарии, которую не успел окончить из-за происшедшей в 1917 году революции. Ему было в то время 17 лет. Стал служить псаломщиком в храмах Белгородской епархии. 25 февраля 1935 года он был арестован в составе большой группы белгородского духовенства. Проходил по групповому «Делу епископа Антония (Панкеева) и др. Белгород, 1935 г.». На допросе следователь спросил его: — С кем вы из родственников переписывались? — Переписку я вел с братом, с сестрой... и с дядей — митрополитом Литовским Елевферием. Последний в своих письмах выражал желание, чтобы я был с ним, но я считал, что это осуществить невозможно, поэтому не пытался ходатайствовать о выезде за границу. — О чем вы писали митрополиту Елевферию? — Митрополиту Елевферию я писал о своей тяжелой жизни, где и как живут родственники, о его духовных знакомых и о церковном расколе в России. — А о чем он вам писал? — Митрополит Елевферий интересовался, как живет духовенство, интересовался моей жизнью, спрашивал, как живут родственники и описывал, как он сам живет. На все интересующие его вопросы я ему отвечал. 2 июля 1935 года Михаил Вознесенский написал заявление прокурору Курской области по надзору за органами НКВД: «22 мая сего года мне было объявлено об окончании следствия по моему делу, и я коротко и бегло был ознакомлен следователем с обвинительным против меня материалом. В то время я уже заболел тяжелой болезнью, продолжавшейся полтора месяца. Основательно же ознакомиться с этим материалом я мог только по выздоровлении и теперь делаю необходимое Вам заявление. Уже не раз было мне предъявлено обвинение. Его я не могу назвать иначе, как голословным, не основанным ни на каких фактических данных следствия. По существу вопроса я должен коснуться двух основных пунктов обвинения: 1) в агитации вообще и групповой в частности и 2) свидетельских против меня показаний. Прежде всего: где неопровержимые (фактические) данные, прямо, документально изобличающие меня в агитации? При всем своем ухищрении и трехмесячных усилиях следователь не мог найти ни одного (в действительности не существующих, а только в болезненном воображении — подозрении обвинения). Полное отсутствие свидетельских показаний в этом отношении красноречиво говорит само за себя в мою пользу. Наоборот, не хвалясь, могу уверенно сказать в свою защиту то, что следователю во время ведения следствия не раз приходилось слышать положительные и лестные обо мне отзывы людей разного рода. Конечно, не в интересах обвинения было помещать их в мое дело — во имя правды с точки зрения справедливости и добра. По ходу следствия (допросов) это было ясно. Если действительно в руках следователя нет никаких данных, уличающих меня в агитации, то за что же я нахожусь под стражею почти пять месяцев? Еще раз категорически, а в то же время искренне заявляю Вам, что совесть моя чиста в этом отношении — я ни в чем не виновен. А между тем во втором предъявленном мне обвинении, по которому я — подчеркиваю это — ни разу не был допрошен, не в первый раз было повторено, так сказать, отвлеченное, не имеющее под собою, по-видимому, никакой почвы обвинение: «Вел систематическую работу пропаганды.» Чего, где, когда, при каких обстоятельствах? — неизвестно. При чтении свидетельских против меня показаний сразу же и невольно бросается в глаза подложность принадлежности их означенным авторам... Ряд навязанных друг на друга обвинений — фраз чудовищных и нелепых по своему содержанию и сущности — обличает в авторе их невменяемого человека, находящегося своим безвольным индивидуумом в полном и безраздельном распоряжении кого-то другого. В мыслях его не видно ни логики, ни тени какого-нибудь творчества, ни даже собственного разума, а единственно чужая воля и определенная цель лица, стоящего за спиною автора. Получается впечатление (в котором я не сомневаюсь как в действительности), что свидетель повторяет чужие слова. Принадлежностью... к церковной ориентации, к которой я не принадлежал, только и можно объяснить их наглую ложь и нелепую клевету против меня. Ввиду этого я вправе просить у Вас очную ставку с обоими свидетелями«. Затем он подробно записал в своем новом заявлении прокурору: «2 августа сего года я был вызван следователем на допрос для вторичного мне объявления об окончании следствия, а главное, для ознакомления меня с моим делом и не имею ли я желания прибавить какие-нибудь свои замечания к уже имеющимся. Заявлений, весьма для меня важных, было не одно, но следователь не только не дал возможности занести их в протокол, но с криками и нецензурною руганью постарался как можно скорее удалить меня от себя. Обращаясь к Вам, гражданин прокурор, с жалобою на такое незаконное действие следователя, должен заявить и подчеркнуть, что подобное, далеко не корректное ко мне отношение следователя было в продолжение всего следствия надо мною. Велось оно с пристрастием, а главное, под угрозою. „Паразит!“ — „Отщепенец!“ — „Тебя надо было давно уже расстрелять!“ — вот обычные эпитеты и приемы допроса меня, сопровождавшиеся руганью, криками, топаньем ногами и т. п. Будучи первый раз в жизни на следствии, я был буквально терроризирован и, естественно, давал неверные, может быть, показания. Если раньше не жаловался на такое явное беззаконие следователя, то потому, что, не зная правил судебного следствия, считал этот способ — порядком вещей. Теперь я не могу больше молчать и заявляю свой энергичный протест против такого насилия и издевательства, прося Вас дать свое заключение и вывод из моего заявления». Во время судебного заседания Михаил Вознесенский отверг все обвинения. 11 сентября 1935 года специальной коллегией Курского областного суда приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Был этапирован на Средне-Бельский лагпункт Дальлага НКВД Дальневосточного (Хабаровского) края. В феврале 1938 года в лагере было начато новое следственное дело. Михаил Вознесенский был арестован вместе с архиепископом Курским Онуфрием (Гагалюком), епископом Белгородским Антонием (Панкеевым) и другими священнослужителями. Их обвинили в участии в «контрреволюционной группировке на четвертом участке лагпункта» и «ведении террористически-пораженческой агитации» среди заключенных. Арестованные проходили по групповому «Делу архиепископа Онуфрия (Гагалюка) и др. Благовещенск, 1938 г.» В марте 1938 года арестованные святители и духовенство были перевезены из лагеря в благовещенскую тюрьму. 17 марта 1938 года тройка НКВД приговорила их к расстрелу. Расстрелян 1 июня 1938 года, погребен в безвестной общей могиле....